Тут я вспомнила про А.Т. Болотова (в обсуждении у wyradhe военной службы в XVIII в.). Оказалось, что про Болотова есть англоязычная монография. Стала искать в ней мой любимый эпизод про крысу, как ни странно, он там был. Ну вот, "я с интересом ждал описания... и не могу сказать, чтобы был разочарован" (с) М. Алданов.

Но сначала собственно о крысе:

"В сих распоряжениях и не видел я, как прошла оставшая часть дня и наступил вечер. Я спешил тогда поужинать и лечь спать на постланной для меня на том же месте постели, где сыпала покойная мать моя. Я надеялся, что от дорожных трудов и беспокойств просплю я всю ночь как убитый, но в мыслях своих обманулся.
Не успело пройтить и двух часов после того как я заснул и все в доме угомонилось, как вдруг посещает меня на постели моей незванная и совсем неожиданная гостья, пресекает мой сладкий сон, заставливает меня с постели моей вскочить, будить и кликать спавших в комнате людей и просить их, чтоб они мне, как умели помогали в моей нужде.
Ну! теперь думайте и гадайте, что б это была за гостья; только ради Бога не заключайте ничего худого и непристойного. То хотя и правда, что была то одна из тутошних жительниц; однако прошу меня не обидеть... была то не женщина, а госпожа крыса, и крыса превеличайшая.
читать дальше Далее, не подумайте, чтоб я вскочил, испужавшись оной. Ах, нет! Крыс и мышей я никогда не баивался; а вскочить принудила меня самая неволя: ибо госпоже крысе вздумалось поступить со мною как-то неучтиво и приласкать приежнего в жилище свое гостя уже слишком грубо. Словом, думать было надобно, что была она, либо наиглупейшая из сих тварей, либо крайне голодна и несколько дней ничего не ела: ибо судите, не дура ли она была самая и не глупейшая тварь в свете, что не умела разобрать, что живое тело и что мясо, но, сочтя один палец руки моей, закинутой за голову и лежащей на подушке, куском какого-нибудь мяса и обрадуясь, нашед находку сию, может быть, еще в первый раз в своей жизни, так по своей вере его типнула и куснула, что вырвала из него даже целый кусок тела, величиною с большую горошинку. Ну, можно ли быть глупее и безрассуднее сей негодяйки и быть такою неучтивицею против обладателя своего жилища?
Однако заплатил же и я ей за наглость и грубость сию такою же монетою и доказал ей, что не она, а я господин сему жилищу. Не успела боль, сделавшаяся от того, меня разбудить, как, почувствовав подле уязвленного пальца своего нечто отменно мягкое, не с другого слова, схватил я гостью свою и так удачно рукою, что не могла она никак из оной вырваться, да и не имела к тому и времени: ибо я в тот же миг, взмахнув, так мужественно и сильно бросил ее на пол, что она и не пикнула, но тут же тогда и околела.
Произведя такое героическое дело и учинив столь жестокое враговке своей наказание, лег было я по-прежнему и хотел продолжать спать, но боль руки и лиющаяся из раны кровь принудила меня встать и помянутым образом раскликать спавших людей, велеть им принесть скорее к себе кусок густой грязи и сыскать какую-нибудь тряпицу для перевязания моей раны.
Вот первое происшествие, случившееся со мною по возвращении моем в дом из службы. И возможно ли?.. Во все продолжение оной на самом сражении не был я ни однажды ранен, а тут проклятая крыса так меня поранила и уязвила, что я несколько дней принужден был ходить с обвязанным пальцем, и хотя не мог тому довольно насмеяться, но нередко рана сия и докладывала мне своею болью и заставляла почти охать".

Нет-нет, не совсем то, что вы подумали, Томас Ньюлин не ищет лёгких путей:

"Я не могу не упомянуть о том, что всё это происходило в той самой постели, где покойная матушка Болотова некогда спала каждую ночь, но не буду пускаться во фрейдовские интерпретации, к которым приглашает эта небольшая психосексуальная драма, поскольку это завело бы нас слишком далеко, и просто ограничусь тем, что скажу, что это особенно интересный случай искажения пасторальной эротики. Опять-таки перед нами пример того, как русская пастораль весьма опасно и двусмысленно балансирует между хорошими и плохими снами, между исполнением желаний и кошмаром".

While I cannot resist mentioning that all this transpires in the same bed where Bolotov's deceased mother once slept every night, I will forgo the temptation to embark on the Freudian interpretation that this little psychosexual drama so invites, as it would take us much too far afield, and simply limit myself to saying that this is a particularly interesting case of pastoral eroticism gone awry. Again we have an example of how Russian pastoral teeters with particular precariousness and ambiguity between good and bad dreams, between wish fulfillment and nightmare.

"Хорошее животное. Жаль, что дохлое" (с)