Вот  Шенонсо говорит, что не смогла прочесть Гюисманса, ибо перевод (2005 года) показался каким-то странным. Мне как-то в голову не пришло (я не такой знаток французской литературы), но, наткнувшись на цитату из старого (1906) перевода в русском издании Клавдиана, я тоже удивилась:

Сравнить2005: "А вот Клавдиан, как бы видоизменённый Лукан. Его громкий поэтический рожок лучше всего слышен в IV столетии. Клавдиан точными ударами выковывает звучные, звонкие гекзаметры, вместе с искрами рождая на свет яркие определения, направляя поэзию к звёздам, в чём даже достигает определённого величия. В Западной империи всё рушится, идёт резня, льётся кровь, раздаются беспрестанные угрозы варваров, под чьим натиском вот-вот уже рухнут двери, а Клавдиан вспоминает древность, воспевает похищение Прозерпины и огнями своей поэзии освещает погружённый во тьму мир.
Язычество ещё живо в поэте - в его христианстве различимы последние языческие песни. Но вскоре вся словесность без остатка делается христианской. Это Павлин, ученик Авзония..." (Гюисманс Ж.-К. Наоборот: Роман / Пер. с франц. Е.Л. Кассировой под редакцией В.М. Толмачёва. М., 2005).

1906: "Клавдиан, в некотором роде аватар Лукана, господствующий над всем четвёртым веком, с ужасной трубой своих стихов; поэт, кующий звучный и сверкающий гекзаметр, одним ударом выбивающий эпитет в снопах искр, достигающий значительного величия, и могущим вдохновением создающий своё произведение. В Западной Империи, всё более и более разрушающейся, в сумятице постоянной резни, охватившей её, при беспрестанной угрозе варваров, наступающих теперь толпами к воротам Империи, с трепещащими крюками, Клавдиан воскрешает древность, воспевает похищение Прозерпины, кладёт свои мерцающие краски и во мраке, объявшем мир, проходит со всеми своими зажжёнными огнями. В нём ожило опять язычество, трубя свою последнюю фанфару, поднимая над христианством, всецело затопляющим с тех пор язык, своего последнего великого поэта, остающегося теперь навсегда единственным метром искусства, вместе с Павлином, учеником Авзония" (Гюисманс Ж.-К. Наоборот / Пер. М.А. Головкиной. М., 1906)

Оригинал: Claudien, une sorte d’avatar de Lucain, qui domine tout le ive siècle avec le terrible clairon de ses vers ; un poète forgeant un hexamètre éclatant et sonore, frappant, dans des gerbes d’étincelles, l’épithète d’un coup sec, atteignant une certaine grandeur, soulevant son œuvre d’un puissant souffle. Dans l’Empire d’Occident qui s’effondre de plus en plus, dans le gâchis des égorgements réitérés qui l’entourent ; dans la menace perpétuelle des Barbares qui se pressent maintenant en foule aux portes de l’Empire dont les gonds craquent, il ranime l’antiquité, chante l’enlèvement de Proserpine, plaque ses couleurs vibrantes, passe avec tous ses feux allumés dans l’obscurité qui envahit le monde.
Le paganisme revit en lui, sonnant sa dernière fanfare, élevant son dernier grand poète au-dessus du christianisme qui va désormais submerger entièrement la langue, qui va, pour toujours maintenant, rester seul maître de l’art, avec Paulin, l’élève d’Ausone...

Если коротко: старый перевод практически буквален, что подвигло авторов нового перевода на такие, мягко говоря, вольности - не совсем понятно. М.б., хотели сделать текст более энергичным, приблизив его к ритму оригинала: но всё-таки во втором абзаце переводчики уже совсем зарапортовались.
Сочли почему-то лишней фразу dans le gâchis des égorgements réitérés qui l’entourent, сократив до "идёт резня", и особенно обидно за вообще пропавшее plaque ses couleurs vibrantes (не можете? - не беритесь).
Что касается старого варианта, то, пожалуй, единственное, что можно поставить в вину М.А. Головкиной * - это двусмысленная трактовка слова gondes: это дверные петли, а русский текст можно прочесть так, что речь идёт об осадных крюках в руках варваров.

* Мария Алексеевна Головкина (1881-1952), о ней см. тут: по первому мужу Гончарова, по второму - Кара-Мурза (соответственно, бабушка С.Г. Кара-Мурзы).